Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]
![Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]](/uploads/posts/books/148471/148471.jpg)
Обзор книги Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]
Гелий Трофимович Рябов
ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ КРИМИНАЛЬНЫЙ РОМАН
ПРИВЕДЕН В ИСПОЛНЕНИЕ…
Корниловца взяли случайно. Утром взвод разведки одного из полков бывшего Сводно-конного корпуса получил задание выяснить, движутся ли белые по Чимбайской дороге. Головной дозор скрытно подобрался к повороту на Чимбай, и вдруг Музыкин услыхал прерывистый стук автомобильного мотора. Это был новый французский «рено» с откинутым верхом, в моторе копался пузатый шофер в английской шинели, на заднем сиденье дремал молоденький подпоручик-корниловец. Четверо конных бородачей-казаков с карабинами на руку охраняли автомобиль, и разведчики поняли, что перед ними офицер связи с важными документами. Оставив двоих наблюдать за беляками, Музыкин примчался к стоянке взвода и доложил Шаврову.
Подошли тихо белые ничего не заметили. Шофер из последних сил крутил заводную рукоятку, казаки спешились, один яростно щелкал огнивом, пытаясь прикурить, подпоручик лениво ковырял стеком в придорожной норе. Утро было раннее, прозрачное, слова в прохладном воздухе разносились далеко.
— Взгляните, Приходько, да их тут целый выводок! — расслышал Шавров удивленный голос офицера.
Музыкин вытянул шею.
— Как думаете, Сергей Иванович… шепотом спросил он, — кто в норе?
Шавров показал ему кулак и жестом приказал атаковать. Сыпанули на белых: казаков зарубили сразу; шофера, который бросился в свалку с заводной рукояткой и успел искалечить чью-то лошадь, Музыкин с ходу развалил до пояса. Офицер замешкался к рвал из кобуры маузер, ломая ногти о непослушную крышку. Потом направил пистолет на Шаврова, и быть бы тому наверняка с пулей, если бы не Музыкин. Вылетев из седла, он оттолкнул командира и принял пулю на себя.
— Ах ты, Господи… — хрипло сказал Шавров. — Сильно задело?
— Ничего… — беззаботно улыбнулся Музыкин, зажимая пальцами кровавую борозду над ухом. — Я живучий… — Он хитро взглянул на Шаврова и добавил: — А в норе хомяки. Шесть штук. И вы им скажите спасибо.
— За что же? — удивился Шавров.
— Понятно за что… Кабы не увлекся его благородие природой — не успел бы я.
— Ладно, Музыкин… — обнял его Шавров. — Тебе спасибо. Покуда жив, не забуду.
Вечером Шавров и Музыкин принимали поздравления. Вызвали в штаб, комполка Бачурин сказал:
— Документы добыли отменные. Приказ наштаглава Шатилова комкору Слащову. Мы им теперь устроим… — И добавил, хлопнув Шаврова по плечу: — За революционный героизм представляю тебя и Музыкина к самой заветной награде: Красное Знамя получите… А теперь допросим пленного.
Привели подпоручика. Некоторое время Бачурин разглядывал его черную униформу с голубым щитом на рукаве, украшенном мертвой головой и скрещенными мечами, — эмблемой полка, потом задержал взгляд на тщательно подбритых усиках и спросил с недобрым спокойствием:
— Я так понимаю, ваше благородие, что ты наших успел положить немало.
— Много, товарищ… — кивнул офицер.
— Ну а как ты к нам относишься? Вообще?
Корниловец покосился на столик в углу — там стоял графин с водой — и, бросив на ходу: «вы позволите?», направился к нему.
— Грамотно воюете, толково. В былые годы ни за что не поверил бы, что быдло способно стратегически мыслить. Так что с уважением. И вообще. И в частности.
— Ну, насчет быдла ты сократись, — без угрозы протянул Бачурин. — Имею к тебе конкретные вопросы…
— Впрочем, вами командовал прирожденный полководец, — перебил корниловец. — У нас в армии его знали все. — Он налил полный стакан и медленно, с наслаждением выпил. Потом вернулся на место и улыбнулся совсем по-дружески: — За что вы его?
— Ну уж тебе я отчета давать не стану! — взъярился Бачурин и добавил, сдерживая крик: — По существу говорить желаешь? Какая часть? Сколько сабель, штыков? Кто командир полка? Кто начальник дивизии?
Подпоручик встал:
— Прикажите меня увести. И запомните на будущее, дружок: если не хотите, чтобы вас называли быдлом, — никогда не тычьте незнакомым людям.
Допроса не получилось. Конвоир увел корниловца, Бачурин подошел к Шаврову и с наигранной веселостью обнял его за плечи:
— Характер давит золотопогонник, фигли-мигли дворянские выкручивает… А поставим к стенке — очухается враз! Не впервой… И ты, Сергей Иванович, на его слова плюнь — потому нельзя от каждой угадки в гроб ложиться! Ты человек военный и выполнял приказ. — Бачурин улыбнулся, довольный неотразимой логикой своих слов, и повысил голос: — Ты о главном помни: славу нашу никто никогда и ничем не перечеркнет! Мы своими жизнями последний фронт гражданской войны ликвидируем, всем угнетенным и обездоленным дорогу в светлое завтра открываем! Не ты решал. А что такое… дело тебе досталось исполнить — так то случай. А он слепой. Убедил я тебя?
Шавров взглянул на Бачурина пустыми глазами, спокойно спросил:
— Фомич, ты не вспомнишь, как его звали, комкора нашего? Фамилию не вспомнишь?
— Что? — оторопел Бачурин и, понимая, что выспрашивать Шаврова теперь не стоит, сочувственно зачастил: — Ну, ну, извини, понимаю… Намедни сам отмочил. Вызывает товарищ Фрунзе, спрашивает — как фамилия и так далее у комэска-3? А я, понимаешь, третью ночь без сна — возьми и ответь: «Категорически забыл!» В штабе со смеху лопнули! Иди, прими стакан, выспись — и все как рукой!
Потом были последние — может быть, самые тяжелые — бои. Музыкина снова ранило в голову, и опять вроде бы не сильно, однако на коне он держаться больше не мог, и комиссия демобилизовала его досрочно. Провожали всем взводом, говорили напутственные слова, Музыкин растерянно улыбался и молчал: с армией он сроднился, без лошадей себя не мыслил, а тут жизнь сделала такой безнадежный поворот. Когда все разошлись, Шавров спросил:
— Не обижаешься на меня? — Он замялся: — Тебе — только революционную благодарность, а мне орден… Даже носить неудобно.
— Ну, вы это оставьте, — посуровел Музыкин. — Носите, я не в обиде. Честно…
— Куда ты теперь?
— На Волгу, к своим… Рыбачить стану, время нынче голодное, а у меня семья. — Он оживился, с надеждой посмотрел на Шаврова: — А как здоровье позволит — учиться пойду. На командира. Или профессора — как ваш батюшка, например… В общем, я каким-никаким, а в армию, в конницу — вернусь!
— Что ж… — кивнул Шавров. — Все так и будет, ты в это верь.
…Холодным ноябрьским днем полк выстроился на прибрежном плацу; шипели под копытами лошадей бурые волны, и густела до самого горизонта черноморская синева. А на той стороне бухты суетливо застыли на крутом откосе домики предместья, и вспыхивал золотом крест кладбищенской церкви. Комполка Бачурин вылетел на середину плаца, держа шапку «под высь», и, отсалютовав полку, выкрикнул, срываясь на визг:
— Первая Конная вошла в Севастополь и сбросила в море последнюю белую сволочь!
Полк закричал «ура», над шеренгами взметнулись буденовки, загрохотали выстрелы. Бачурин поднял руку, и все стихло.
— Отныне наш боевой призыв «кто был ничем — тот станет всем!», — продолжал он, — уже не слова, написанные кровью, а неумолимая правда жизни! Оглянитесь!
Весь полк дружно оглянулся, и Шавров тоже. Он стоял на правом фланге во главе взвода разведки и, не слушая Бачурина, горько размышлял о том, что его орловец Сашка с растянутым сухожилием левой задней наверняка обречен. Полковой ветеринар Дудкин уже дважды за последний месяц пытался выбраковать Сашку, но Шавров не давал — помнил, что Сашка не раз выносил его из-под белогвардейских сабель, спасал жизнь. Ласково потрепал коня по крутой шее, протянул кусок рафинаду. Сашка осторожно взял сахар с ладони, и Шавров едва не заплакал от жалости, но тут же взял себя в руки и подумал со стыдом, что слюнтяйство красному коннику не к лицу, а выбраковка охромевшей лошади вовсе не предательство, а всего лишь жестокая необходимость.
Бачурин между тем горячил своего кабардинца и, наливаясь яростью от собственных слов, кричал, исступленно налегая на слово «наше»:
— Что есть наша жизнь? Она есть путь-дорога, политая нашим трудовым потом и нашей рабоче-крестьянской кровью. В эту землю мы навсегда втоптали всех наших врагов! Кто сосчитает золотые погоны, оставшиеся под копытами наших коней? — Он обвел конников торжествующим взглядом и закончил — проникновенно и с надрывом: — Вот оно, воздаяние нашим святым могилам! Пусть затерялись они в бескрайней Крымской степи! В наших сердцах они навсегда!
…Постукивали колеса на стыках, и Шавров, убаюканный завораживающим ритмом, не то заснул, не то впал в забытье. И привиделся ему уютный родительский дом и мать с большим синим блюдом в руках. А на блюде — гора любимых пирожков с луком. И входит отец в парадном вицмундире по министерству народного просвещения и поправляет в петлице маленький красный крестик святого Владимира четвертого класса, только что полученный на торжественном акте за тридцатилетнюю беспорочную службу.
